— Это я-то нелепая? — взвилась над черной водой Аякчан. — В такой рубахе? — она коснулась вышивки на рукаве, и на губах ее вспыхнула счастливая улыбка. Нормальная, девичья улыбка, после безумной ухмылки Канды она была как глоток горячего взвара в ледяную Ночь!

— …Потом я вернусь — ох, что я сделаю с теми зверушкам! — забормотал Канда. Он словно бы… терял краски. Вот поблек шаманский плащ, обесцветилась и посерела шаманская шапка из ярких перьев. Тело Канды начало выцветать, превращаясь в бесформенную тень. На месте лица мелькнула кривляющаяся рожа с перекошенным на сторону ртом, глазами, одним прижмуренным, другим жутко выпученным, и торчащим из-под короткой верхней губы клыком. Рожа тут же исчезла, растворившись в серости — лишь двумя фонарями горели лишенные даже проблеска мысли глаза.

— А что я сделаю со всем Сивиром! — невидимыми губами бормотала тень. — Со всем Средним миром!

— Все, полная откочевка юрты! — с некоторым даже сочувствием сказал Хакмар.

— Убейте Донгара Кайгала! — пронзительно завопил Канда-тень. — Убейте их всех! Отомстите за себя!

Из груди тени, из живота, прямо из головы вылетели духи с зашитыми ртами. И в жутком молчании ринулись на Донгара. Черный шаман превратился в вихрь из черной воды и дыма, прошитый тонкими сполохами Алого пламени. Темнота лопнула, как скорлупа яйца, и духи разлетелись от удара колотушкой. Прежде чем они ринулись на Донгара снова, черный шаман пронзительно засвистел.

Черная вода содрогнулась от гулких скачков, серые берега отпрянули, как в испуге. По течению Реки скакал гигантский заяц. Вода выплеснулась, будто прошитая изнутри иглой, и дух харги обвился вокруг Канды-тени, приматывая призрачные руки к призрачному телу.

— Ты что делаешь? — завопил Канда.

— Держу. Долго не удержу, — сообщил харги Донгару. Крюк на его второй руке зацепился за шею Канды, прижимая голову шамана к груди.

— Сколько сможешь. И я забуду, что ты тут творил. Все за мной! — Донгар с разбегу взлетел по лохматой лапе зайца. — Хорошего зайца Аякчан нашла! Это заяц Дьайык. Она твоей Калтащ вроде как помощница. — Он помог Хадамахе влезть по задней лапе.

— Больше не спорит, что она — его Калтащ, — заметил карабкающийся следом Хакмар и уселся за Хадамахой, крепко ухватив его за пояс.

— Я вообще все делаю хорошо! — крикнула Аякчан, пикируя сверху в вихре шелка, мехов и пышных волос. — А с Кандой мы сражаться не будем?

— Нет! — Донгар вцепился в мех у основания заячьих ушей — обхватить все ухо его ладони не хватало. — Пожалуйста, однако, заинька, вверх по реке гони!

Черный глаз-озеро покосился назад — и заяц поскакал.

— А… почему… сражаться… не… будем? — подпрыгивая в такт заячьим скачкам и проваливаясь обратно в густой мех, выкрикнул Хадамаха, оглядываясь на тень, извивающуюся в хватке харги.

— Потому что нет на самом деле никакого Канды! — прокричал в ответ Донгар.

— И давно? — удивился Хакмар, тоже оглядываясь.

— С самого его шаманского посвящения! — ответил Донгар, и в голосе его промелькнула печаль.

Свиток 45,

в котором герои добираются до самого Высокого неба

Я ж говорил, плохо быть недоучкой! — перекрывая бьющий в лицо ветер, прокричал Донгар. — Я чувствовал, что-то с этим Кандой не так! И Хадамаха говорил, и Аякчан говорила, и сам я говорил, а догадаться все не мог!

— Не помню, что я говорила, но наверняка что-то умное! — согласилась Аякчан.

— Про шаманское посвящение говорили! — крикнул Донгар. — Что Канда раньше слабым был и его отец-шаман хотел вместо него ученика брать…

В речь Донгара ворвался отчетливый топот копыт. Туманные берега точно разрезало, и в прорехи вырвались трое оленей. Шкуры их сияли небесными сполохами, совсем как шкурки маленьких оленят на хорее, которые Канда пропитал чужй удачей. Только вот маленькими эти олени не были! Даже в сравнении с гигантским зайцем олени казались внушительными зверюгами. Ветвистые рога доставали до верха заячьей лапы. А главное — то были вовсе не рога!

— Саблерогие олени! — заорал Донгар.

Рога оленей отблескивали сталью — потому что это и была сталь! Торча во все стороны заточенными клинками, из черепов оленей росли самые настоящие сабли!

Заяц покосился черным испуганным глазом на догоняющих его монстров и понесся такими длинными размашистыми прыжками, что Хадамаха уже не сидел, а реял над его спиной, держась только за шерсть.

Олени отстали, но тут же топот сзади усилился… самый сильный из троицы нагонял зайца. Тускло отсвечивающие заточенными кромками рога поравнялись с заячьим хвостом, острые сабельные кончики промелькнули рядом с заячьей лапой. Олень дернул головой, и рога-сабли вонзились зайцу в бок. Скользнули по длинному пушистому меху. Оленя занесло, и саблерогий кубарем покатился по Черной реке, пеня сабельными рогами ее антрацитовую гладь. Затопотало с другой стороны. Второй олень шел на зайца, как по весне в атаку на соперника — низко наклонив голову и выставив сабельные рога. Бац! Стальные клинки вонзились зайцу в лапу. Из широкой, как пещера, заячьей пасти вырвался оглушительный, душераздирающе-жалобный крик. В черную воду закапали громадные, как лужи, алые капли крови.

— Зайчика обижать! — яростно завизжала Аякчан.

Хакмар опрокинулся на бок, повис, вцепившись в длинную светлую шерсть… и рубанул оленя мечом. Дза-н-ннг! Меч достал по касательной, самым кончиком, лишь насмешливо звякнула сталь оленьих рогов. Рыжее пламя хлынуло из клинка — и тут же сверху обрушился Голубой огонь Аякчан. С саблями, заменяющими оленю рога, творилось жуткое. Они накалились, светясь изнутри багряно-алым. И начали сворачиваться, как трубочки бересты. Капли кипящего металла потекли оленю на спину, трубя от боли, он завертелся на месте и с размаху сунул голову в черную воду. Бум! Позади остался лишь вскипевший над водой Огненный шар.

— Так его, по рогам! — успел завопить Хадамаха… и тут же пришлось прыгать. Отставшие олени — уже двое — неслись совсем рядом с зай цем. Меняя облик в прыжке — прощайте штаны, прощайте парка! — Хадамаха распластался над оленьими рогами. На миг внутри точно Огненный шар вспыхнул — тускло сверкающие стальные рога глядели ему прямо в живот! Он извернулся — на спину оленю ухнул здоровенный медведь. От свалившейся на спину лохматой туши у саблерогого подломились передние ноги. Медведю этого мига хватило. Он вцепился лапами в основания рогов… взревел от боли, но лишь сжал крепче… и резко крутанул оленью башку влево. Заточенные сабельные рога вонзились в шею скачущему рядом второму оленю. Медведь прыгнул. За его спиной отчаянно кричал раненый олень, но медведь уже карабкался зайцу на спину, пятная длинную шерсть кровавыми отпечатками.

«Медведь на олене, медведь на зайце… — подумал он, кода Хакмар ухватил его за шкирку. — Что дальше будет — медведь на комаре?»

От задней лапы зайца взлетела Аякчан.

— Я все смазала! — вопила она, прижимая к груди туесок с остро пахнущей мазью. — Там такие царапины, просто ужас! Чтоб всем этим оленям рога пообломали и Канде первому — обидели моего маленького бедненького зайчика!

— Если он такой же бедненький, как маленький, так ничего страшного! — буркнул Хакмар. — Вон, Хадамахе руки… то есть лапы, намажь!

— С этим медведем точно ничего не станется, а зайчик — бедненький! — отрезала Аякчан, но лапы принялась мазать.

Заяц благодарно покосился на нее и, воодушевленный сочувствием, заскакал еще быстрее.

— У Хадамахи лапы светятся! — разглядывая слабо переливающуюся цветами сполохов шерсть, охнула Аякчан.

Донгар обернулся… мазнул взглядом по медведю и одобрительно усмехнулся:

— Об собранную Кандой удачу потерся. Удача нам ох как пригодится!