Но первым стойбище Мапа нашел Хакмар.

— Пришли! — сдавленно сказал он.

— Откуда знаешь? — раздраженно спросила вымотанная дорогой Аякчан.

Хакмар молча отступил в сторону — и все увидели. Между деревьями были натянуты веревки — и на них сушились штаны. Штаны из оленьей шкуры, штаны из рыбьей кожи, штаны из ровдуги. Маленьких размеров штаны, средних и больших… И все до единой пары были когда-то разорваны по швам и снова аккуратно и заботливо заштопаны. Судя по разноцветным ниткам — много, много раз.

Хакмар сложился пополам и захохотал.

Свиток 20,

о братьях Биату, великих борцах за медвежьи права

Тихо… — прошептал Хадамаха.

— Я стараюсь, — раздраженно буркнул в ответ Хакмар. «Хлюп!» — влажная земля нахально зачавкала у него под ногами.

— Я не о том, — мотнул головой Хадамаха. — Здесь слишком тихо.

Вызванный Донгаром паводок сюда добрался только тонкими ручейками, разбежавшимися между крышами полуземлянок. Да еще потоком воды с деревьев. Сверху льет, а вывешенные на просушку штаны никто прибрать не торопится. Талый ручеек просочился под закрывающую вход в полуземлянку заслонку из древесной коры. Не выскакивает никто, торопясь отвести воду прочь от жилья. Четверо пришлых у окраины стойбища топчутся — и тоже никому не интересно. Собак, как в других стойбищах, у Мапа нет, но неужто ж родовичи сами не чуют — Хадамаха вернулся, люди с ним?

— Ушли все? — неуверенно предположила Аякчан.

— Умгум, постиранные штаны оставили, зато стариков и младенцев с собой взяли.

Ну и куда же родовичи в таком виде направились? Ветер переменился, донося издалека знакомые запахи. Тревожные запахи!

— Туда! — скомандовал Хадамаха. — И тихо — совсем-совсем! — он одарил Хакмара суровым взглядом.

— Он тихо будет, — беря Хакмара за руку, заверил Донгар. Аякчан на всякий случай подлетела в воздух, чтобы не цепляться за ветки.

До прихода Донгара спорить бы начали, Хакмар заявил, что он горный мастер и таежного охотника из себя изображать не обязан, Аякчан тоже нашла к чему придраться… Люди любят, когда другой не прав, рядом с неправыми да дурными они себя и умными, и сильными чувствуют. А за чужую правоту этого самого чужого почему-то сильно прибить хочется. И родные Мапа в таковом правиле вовсе не исключение.

— Оставь как есть, — бросил он Аякчан, завидев, как она пытается спрятать голубые волосы под облезлый ворот кожуха. Знакомые запахи становились все сильнее и сильнее — и родная, как здешние места, багровая ярость поднималась все выше и выше… на удивленный взгляд Аякчан он рыкнул. — Ты права была — нельзя всю жизнь прятаться!

Если в свое стойбище он не может без страха привести друзей — кем бы они ни были! — значит… пора наводить порядок. Да и толку Аякчан прятать — все равно сородичи запах Огня унюхают. Легко и бесшумно, как обирал малинники за спиной человеческих охотников, Хадамаха скользил между полуземлянками стойбища. Уже не только ему, но и остальным стали слышны голоса.

— Грязное предательство интересов всего медвежьего народа! — гулко, точно в бубен колотил, выкрикивал яростный молодой голос.

Хадамаха, не глядя, сунул спящего тигренка назад — малыша подхватили. Хадамаха опустился на четвереньки и, прижимаясь к торчащей из земли, как мокрый гриб, крыше полуземлянки, аккуратно выглянул.

Они все были здесь — дядья и тетки, двоюродные бабки и четвероюродные деды. И мужья старших сестриц. И сами сестрицы да племянники с племянницами — двоюродные, троюродные и прочие, удивительно повзрослевшие за минувший День. И малышня, видать, только народившаяся за прошедшую Ночь. Родовичи собрались на утоптанной площадке рядом с белым чумом стойбищного шамана. Только вот хозяевами на своей площади, у своих землянок не казались. По-хозяйски здесь чувствовали себя другие. Парень, худой и длинный, как Донгар, без привычного для Мапа широкого разворота плеч, зато вооруженный длинным охотничьим копьем, прохаживался мимо толпы мрачных родовичей. Тяжесть копья заставляла его пошатываться, зато на лице застыло выражение полного восторга. Копейщики постарше маячили позади родовичей. Одеты караульщики были одинаково, в ладно подогнанные охотничьи куртки-курума — кусочки оленьего меха подобраны коричнево-серой россыпью, владелец куртки буквально растворялся на фоне деревьев. На подошвах унтов с щегольски задранными носками Хадамаха приметил шипы, с которыми хоть по льду, хоть по мокрой земле — везде пройдешь. На непривычного кроя — блином — шапках красовались медные амулеты в виде медвежьей головы. Рядом с этими ладными красавцами стойбищные мужики, выскочившие из землянок кто в чем — кто в исподних рубахах, а кто и вовсе без них, выглядели жалкими, ничтожными оборванцами. Презрительно кривясь, караульщик с копьем остановился рядом с Хадамахиным двоюродным дядькой Нануком, поглядел на его ноги — одну обутую, вторую босую — и хмыкнул:

— Спал — лапу сосал, сам не заметил, как унты зажевал?

Лицо здоровяка Нанука налилось густой темной кровью, пудовые кулаки сжались и… он отвел взгляд от насмешливых глаз караульщика и украдкой поглядел вверх.

Вжимаясь в крышу землянки, Хадамаха поднял голову. Умгум, теперь ясно, почему гордому караульщику с копьем никто из родовичей не навернул медвежьей лапой по темечку, вышибая гордость и вколачивая на ее место хоть немного ума. Еще троица таких же радостно-выжидающих парней в коричнево-серых куртках расселась по веткам деревьев, крепко сжимая натянутые луки. Стрела-то, она быстрее лапы, а вдруг в кого из мелких попадут — ведь лезут же, ой, как лезут! Хадамаха чуть не взревел с перепугу, когда черно-розовый клубок выкатился под ноги караульщику и распался на пару лохматых медвежат и человеческого вида девчушку! Три пары одинаково круглых, темных, любопытных глазенок уставились на караульщика снизу вверх.

— Какой ты класивый в этой шапоцке… — пролепетала девчушка и от полноты чувств добавила: — Плям как оленья костоцка с мозгом! Вку-усная! Я люблю оленью костоцку, — заверила караульщика она, демонстрируя крепкие медвежьи зубки.

Довольная улыбка точно примерзла к лицу караульщика. Его глаза вспыхнули знакомой багровой яростью.

— Ах ты ж, вражья пособница мелкая! — замахиваясь древком копья, заорал он. — Я тебе сейчас дам косточку!

На лице девочки отразилось радостное ожидание… Встрепанная женщина с воплем кинулась вперед, пытаясь выхватить девчонку из-под удара… Взревел мужик рядом с ней… Скрипнула тетива лука…

На плечо разъяренному караульщику легла ладонь.

— Оставь, брат, — проникновенно сказал еще один молодой парень в такой же куртке и шапке блином — только амулет медвежьей головы у него был из потемневшего серебра. — Не для того мы сюда пришли, чтобы неразумных детишек наказывать!

— Да, старший брат! — вытягиваясь, как перед воеводой, прошептал караульщик, с обожанием глядя на предводителя.

«Не шибко-то он и старший!» — прикинул Хадамаха.

— Мы пришли покарать предателя! — выкрикнул старший брат.

Хадамаха высунулся из-под прикрытия полуземлянки. И едва успевшие расслабиться мышцы напружинились снова. К старому Торумову столбу был привязан медведь. Крупный, хоть и отощавший после Ночи, во всклокоченной шерсти застрял лесной мусор. Медведь был накрепко скручен толстой охотничьей сетью — сеть поднималась и опускалась на его боках, видно было, как медведь тяжело, с хрипом дышит. Шею ему захлестывала затяжная петля — другой конец веревки обмотали вокруг Торумова столба, так что при малейшем движении петля стягивала горло. А рядом…

— Мама… — растерянно прошептал Хадамаха. Сидящая на земле женщина с растрепанными волосами, одеревеневшим лицом и стылыми от ужаса глазами лишь отдаленно напоминала его решительную, уверенную в себе мать. Отец, топчущийся у нее за спиной, попытался ответить грозному старшему брату, но еще один караульщик упер кончик копья отцу в спину, и тот смолк, будто подавился.

— Мы все здесь — медведи, — обводя родовичей взглядом ясных серых глаз, проникновенно начал старший брат. — Все — родичи. Все хотим ловить рыбу в стремнине, радоваться жизни в малиннике, лазать в дупло за медом… — с каждым словом глаза его затуманивались, точно юный старший брат погружался в мечты. — Но разве нам дают это делать? — голос его взвился, как приливная волна, и рассыпался гневными брызгами. — Коварный враг пришел в наши охотничьи угодья! Трусливый, жадный Амба прокрался в нашу землю, чтобы оскорблять наших старцев! Похищать наших девушек! Ловить нашу дичь! Чтобы наши дети плакали от голода, пока проклятые тигры набивают животы нашей малиной и медом!